Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Что поделывает милейший, хотелось и про него. Только мы, херов академист, сами запутались где нынче, в Иордани, в Ханау, в трансильванском лесу, головы с коромысла Андраша. В вагоне поезда, поглядывает на спящего Честь имею, ожидая в Засмолинск. Помощник Л. К. мотивировал конкурентоэкспедицию, как давно стал помощником. Раньше, как помнится, шнырял в сопровождении Лукиана, сына Карла II, внука Мефодия, правнука Алпсидии, праправнука Ории, сама себе откусила в 1611-м. Поезд без приличествующей случаю помпы в Засмолинск. Древний город, вроде Солькурска или Рима. Ворвался в передовые летописи как крепость, со временем, каждую неделю тот или иной перестал являться с войском к стенам, превратился в город. В начале истории князья отписывали друг другу в наделы, осаждали, жгли, разбрасывали под стенами мусор, сажали наместников, словом, всё, положено с городами в России в средние. Засмолинск древнее Иордани, куда менее загадочен. Смолы, сколько соли в Солькурске, однако для добычи не требовалось рыть бесконечных, не ломать сталеплавильные цеха, дышать вполне через два на третий. Пред здешним вокзалом, на худой площади стеленной деревом, извозчики, одного Готлиб в ангаже до Иордани. Ещё раз на поезд, смекая, Честь имею проспал станцию и поедет неизвестно куда, хоть до Минска, ухмыльнулся со злорадием, отправился сговариваться с обитателями козл. От Засмолинска до Иордани вёрст сорок или около. Выехали поздним, поздним утром в Северные ворота. Не ступив и лишнего, лишнего оборота колеса, едва перестали затыкать горло, тпрукнул на всю крепость, взял с условленную, грубо прервав игривое поторговаться. Просил довезти до ближайшего трактира, хоть сразу до гостиницы, хотя вовсе не в его вкусе, извозчик непреклонен, не пожелал за деньги сверху оговорённых и намёк на мимолётную гомосексуальную, катамитом кто захочет. Через всю Иордань, не напрямик, со многими экивоками главная улица, в недавнем прошлом в Елисеевскую. Довлела над переулками из восьми отрезков разной, экспликацию решено без изменения, получены при основателе. Надобность переименовывать всю, при равных с отрезками условиями в образовании и именовании, как будто не проглядывалась, но о том ли речь. Начиналась у Ворот Воскресения частью Паломника и оканчивалась Северо-лестничным маршем у Северных ворот, теперь Готлиб, усаживался в конку, экскурсию по всей протяжённости. После Лестничного марша, принадлежал Шахтёрскому городу, улица резко вправо к еврейскому гетто, та часть Елимаршем. Вдоль гетто, в направлении к площади Лесоруба марш Китежа, затем марш кхерхеба (жена князя Ксения кроме него не выкидывала с возмущением из постели египетского, от Вестфалия, кроме ложилась (хотя из заветов понятно, боги в этом деле не так традиционны как собаки) с Перуном, от Ория). От Елисея, помнил и соображал Готлиб, Китеж. Марш Кхерхеба в путь Василиска, резко в сторону скал дорогой Лесоруба. Та мимо площади Лесоруба, главной в крепости с ратушей и колодцем, в дорогу Шахтёра, завершалась частью Паломника, оканчивалась воротами Воскресения подле башни Воскресения. Готлиб на конке, по обыкновению раздумывал, в какой бы из здешних завалиться, в смысле расположения в относительности внутренних крепости. На марше Кхерхеба решил сунуться в гетто, на ходу покинул сию отдалённую, куда более душевно-алкающую пропорцию трамвая, пешком в сторону Солькурской улицы. Пересёк и затерялся в кривых гетто набредя на некий, как ему было пояснено прохожим, обывательский дом, помещалась перевезённая из Солькурска психиатрическая. Подивившись многосолькурскому, отыскал забегаловку неподалёку от означенного куска коллаборационистической родины, расположился с возможным удобством. Выпил пива, сивуха разбавленная мечтой о сивухе, съел жареных рёбрышек, костей больше чем мяса, присматриваться к посетителям, прислушиваться и выбирать, к которому подсесть и чего-либо выведать. Как понял ещё в конке, весь здешний толковал про убийства, как сообразил провинциальный, в Иордани несколько однотипных, угадывалась личность сумасшедшего в единственном. Не то отрубал, не то выкапывал черепа из могил и приставлял горгульям на соборных системах водоотвода. Заинтересовался, более нечем, вообще интриговала, в перспективе того, в Иордань Л. К. направил эмиссара. Между отрубленной и метафизикой связь если и есть, весьма, хотя, зависит, чья голова, кто отрубил и чем, и по какой надобности. Покачивалась привешенная к сальному потолку. Свечи, распалённые через одну, твёрдое пламя, почти не двигалось вслед за оплывшими основаниями, вместе с люстрой тени посетителей. Вертеп не имел именования, по крайней не вывешено или ещё как-либо заявлено во всеуслышанье – всеувиденье. Готлиб с лица пивную пену, входная скрипнула, в полупустой зал рослая и плечистая пожилая женщина в лисьем полушубке и синем платке в белый горох. Решительным шагом залу, скрылась в задней, полуприкрытой гигантским бочонком с ржавыми ободами. Ещё малость и окончательно прискучившись, было собрался сменить, поживее народом и нравом, в залу с двух двое. От бочки та самая, успел рассмотреть лицо, грубыми, под стать фигуре. С иной, воспользовавшись входной, мужчина, старый ядрической старостью и согбенный, силящийся держать высоко, взирать на окружающее с более напускной, лабаз с квасом нужен кхерхебам, властностью. Сошлись в середине, быстро условившись, за стол неподалёку. Разговор про убийства, разговор значительнее слухов. Не сразу, подходя к главному посредством обсуждение Серафима, не из ангельского реестра, в смысле имени, даже опять что-то там сочинил и хочет. Было счёл служащими не то здешнего варьете, не то оперы, хотя в Иордани, как будто, никакой не. Спросил, знают ли пациенты про происходящее. Происходящее расценил как серию, пациентами переменил мнение относительно варьете, составить иное затруднился. Ломать над несоответствиями некогда, приходилось вслушиваться пуще, когда помянуто «происходящее», голоса по сговору приглушённей. Поведала, кое-кто из пациентов, Натан или помянутый Серафим, грешат на пятнадцатого, не желая верить, не более чем выдумка, если и отголосок реального, столь далёкого и переиначенного, не стоит и вспоминать. Спросил не грозит ли лечебнице опасность и не считает ли женщина, связано с новой пациенткой. Отвечала, хоть и родственница Доротеи, вряд ли может знать про историю с братьями. Слишком не в своём уме. Не то что вздрогнул, весь затрясся, добыл философский, подался вперёд, выдавая интерес, вместе с тем вовсе о том не. Доротея, её полоумная внучка и братья. Не зря вспоминалось Ханау, как не зря луна бывает ущербна. Всё не зря, томбировано, в особенности Л. К. со своими. Тогда в Ханау тоже рыскал и в концов дорыскался до Эльзаса. Сидящая спиной на Готлиба, даже не в силах отвести от, отвернулась, молча поднялась, тяжело и знакомец, оба покинули, безапелляционно, кассационная инстанция. Провинциальный энциклопедист уже не видел, мыслями во времена двухлетней, представлялся московским археологом при кафедре антропологии при Межевом. Был в Ханау, стоял против исчёркнутых фахверком стен дома Вильгельма и Якоба, размышлял, как пробраться хоть на чердак, хоть в подвал, хоть в посудомойню где скребут котлы от глазури пряничных домиков. Следил за обиталищем собирателей-лингвистов второй день. Следил и ночью, три часа сна перед рассветом. Ханау был не совсем отвратителен. Русский писатель Фёдор Достоевский в своём «Бесы», будто некто Верховенский (тамошний) защитил «блестящую диссертацию о возникавшем было гражданском и ганзеатическом значении немецкого городка Ганау, в эпоху между 1413 и 1428 годами, а вместе с тем и о тех особенных и неясных причинах, почему значение это вовсе не состоялось». Таким Ханау и по сию. В одном жерле союз торговли и средневековья, за четыреста не почесались разгромить уставы. Значение, путь в мироощущении только Готлиба, состоялось почище Любека и Брюгге, уж точно почище Новгорода. О наблюдениях. В доме, хотели сыновей, а родилась германистика, реальность странными клублениями, населяли из оставленной перед кончиной открытой, не жилой музей, лечебница для умалишённых, в Солькурске, после в Иордани. В хрономомент околачиваясь напротив братьев Готлиб ещё не шевелит про Иордань, мысли четырём карликам в островерхих, при всём сходстве отличал. Несколько раз под сводами и покидали, с независимым видом, цвергская контора по продаже песка для пряжек в Зоббурге. Снять подозрения вымелась молодая фря с длинной русой, без шляпонагромождений, вместо обеими задирала подол, многие нижние юбки, что-то тяжёлое, с человеческую голову или около. Провинциальный энциклопедист, точнее археолог при Межевом покинул укрытие в близлежащем, торопливым шагом к фройлян. Поминалось ранее, по-немецки не слишком, не то что говорить, оттого нагнал, как ни в чём не, по примеру снующих из дома и в дом, рядом, поглядывая в подол, перед собой, поочерёдно. Если и приметила, трудно абстрагироваться настолько, разве только ничего намеренно, не подала. В подоле монеты, серебряные, одинаковые в утилитарной полновесности. С одной, имел возможность разобрать, их безмолвное сопутешествие нравилось всё более, изображён двуглавый со всеми атрибутами вроде державы и короны, с другой профиль высокопоставленного болвана с ленточкой на лбу или девичьей косицей и без бороды. С той где орёл год – 1855-й. Не смотря на, фальшивоновыми, хоть и потускневшими. Сказать так, может и не новые, мало в обращении. Сумерки затёртой ночи не успели на их реверсы и аверсы.